СВЕЧКА

Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злому. (Мф. V, 38, 39)

Было это дело при господах. Всякие были господа. Были такие, что смертный час и бога помнили и жалели людей, и были собаки, не тем будь помянуты. Но хуже не было начальников как из крепостных, как из грязи да попали в князи! И от них-то хуже всего житье было.

Завелся такой приказчик в господском имении. Крестьяне были на барщине. Земли было много, и земля была добрая; и воды, и луга, и леса, всего бы всем достало и барину и мужикам, да поставил барин приказчиком своего дворового из другой вотчины.

The Candle

Please note that we have attempted to translate
this story as literally as possible prioritising
accuracy over literary style for educational
purposes.

You have heard that it is said: an eye for an eye and a tooth for a tooth. But I say to you: do not resist evil. (Matthew Chapter 5, v.38-93)

This business happened under the masters. There were all sorts of masters. There were those who, remembering the hour of death and God, even pitied the people, and there were dogs, let's not remember them for that. But the worst were those officials from among the serfs, who arose from the dirt and became princes! And life was, precisely from such as these, made worst of all.

There was one such steward on the master's estate. The peasants were on corvee. There was much land, and the land was good; and water, and meadow, and forest, all of which would have been enough for both landowner and peasant, but the landowner appointed a steward from amongst his own house-serfs from another estate.

Говорил так Василий Минаев. Пуще всех он был зол на приказчика. Порол он его каждую неделю и жену у него отбил, к себе в кухарки взял.

Thus spoke Vasilii Minaev. He was more angry with the steward than anybody else. He flogged him every week and removed his wife, took her off to be his cook.

-- Я, -- говорит, -- не велел рубить липы. Кто срубил? Сказывай, а то всех запорю!

Стал добираться, в чьем ряду липа. Показали на Сидора. Исколотил приказчик Сидору все лицо в кровь. Отхлестал и Василия татаркой за то, что куча мала. Поехал домой.

"I," says he, "didn't order you to cut the limes. Who cut it down? Just you say, or else I'll beat the lot of you."

He started working out in whose row was the lime tree. He pointed to Sidor. The steward beat his face till it was bloody. He also beat Vasilii with a whip because his pile was too small. Home he rode.

-- Эх, народ! Не люди, а воробьи. «Постоим, постоим», -- а пришло дело, все под застреху. Так-то воробьи против ястреба собирались: «Не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!» А как налетел, все по крапиве. Так-то и ястреб ухватил, какого ему надо,поводок. Выскочили воробьи: «Чивик, чивик!» -- не досчитываются одного. «Кого нет? Ваньки. Э, туда ему и дорога. Он того и стоит». Так-то и вы. Не выдавать, так не выдавать! Как он взялся за Сидора, вы бы сгрудились, да и покончили. А то: «Не выдавать, не выдавать, постоим, постоим!» -- а как налетел, так и в кусты.

"Hey, folks! Not people, but sparrows. 'We'll stand, we'll stand,' but when it comes down to it, everybody's under the eaves. Just so are the sparrows who gathered against the hawk: 'Don't betray, don't betray, we'll stand, we'll stand!' But when he fell upon them, everyone is in the nettles. So that's how the hawk seized the one he needed, the lead. The sparrows jumped out: 'Tweet, tweet!' and finished counting themselves but one. 'Who isn't here? Vanka. Oh, that was his fate. He also stood for that.' Just so are you. Don't betray, thus don't betray! When he laid hands on Sidor, you should have bunched together, yes, and put an end to it. But so: 'don't betray, don't betray, we'll stand, we'll stand!' and as he fell upon you, so into the bushes."

-- Коли он бога забыл, -- говорят, -- и такие дела делать хочет, надо и вправду его убить. Пропадать заодно!

Пришел к ним и Петр Михеев. Смирный был мужик Петр Михеев и не шел в совет с мужиками. Пришел Михеев, послушал их речи и говорит:

-- Грех, вы, братцы, великий задумали. Душу погубить -- великое дело. Чужую душу погубить легко, да своей-то каково? Он худо делает -- перед ним худое. Терпеть, братцы, надо.

"If he has forgotten God," they said, "and so does what he wants, it is necessary and right to kill him. To be done for all the same!"

Pyotr Mikheev also came to them. Pyotr Mikheev was a peaceful man and did not agree with the peasants. Mikheev came, listened to their words and said:

"It is a great sin, brothers, that you have thought up. To destroy a human soul is a great matter. Another's soul is easy to destroy, but what about your own? He does evil, and evil is before him. It is necessary to be patient, brothers."

-- Заладил, -- говорит, -- одно: грех человека убить. Известно -- грех, да какого, -- говорит, -- человека? Грех человека доброго убить, а такого собаку и бог велел. Собаку бешеную убить надо, людей жалеючи. Не убить его -- грех больше будет. Что он людей перепортит! А мы хоть и пострадаем, так за людей. Нам люди спасибо скажут. А слюни-то распусти, он всех перепортит. Пустое ты, Михеич, толкуешь. Что ж, разве меньше грех будет, как в Христов праздник все работать пойдем? Ты сам не пойдешь!

И заговорил Михеич.

-- Отчего не пойти? -- говорит. -- Пошлют, и пахать поеду. Не себе. А бог узнает, чей грех, только нам бы его не забыть. Я,-- говорит, -- братцы, не свое говорю. Кабы нам показано было зло злом изводить, так бы нам и от бога закон лежал; а то нам другое показано. Ты станешь зло изводить, а оно в тебя перейдет. Человека убить не мудро, да кровь к душе липнет. Человека убить -- душу себе окровенить. Ты думаешь -- худого человека убил, думаешь -- худо извел, ан глядь, ты в себе худо злее того завел. Покорись беде, и беда покорится.

"You harp," he said, "on one thing: it is a sin to kill a person. It's well known - but what kind of sin?," he said, "of person? It is a sin to kill a good person, but that kind of dog even God commands. A rabid dog one needs to kill, if you have compassion for people. Not to kill him would be a greater sin. How he corrupts people! But even if we shall suffer it'll be for people. People will thank us. But if we weaken, he will corrupt all. It is nonsense you, Mikheich, speak. Would it really be less of a sin, for all of us to go to work on Christ's festival? You yourself will not go!"

And Mikheich said:

"Why not go?" he said, "They order, and to plough I will go. Not for myself. But God will know whose sin it is, only we must not forget Him. I," he said, "brothers, am not speaking myself. If He had shown us to destroy evil with evil, then God would have given to us a law; but to us He showed another way. You start to destroy evil and it will migrate to you. It is not difficult to kill a man, but the blood sticks to your soul. Kill a man - your own soul you stain with blood. You think you would kill a bad man. You think evil would be destroyed. But lo, you have taken on yourself a worse evil. Submit to misfortune and misfortune will itself submit."

Отпраздновали мужики первый день, воскресенье. На вечер приходит староста с земским с барского двора и сказывают -- Михаил Семеныч, приказчик, велел назавтра наряжать мужиков, всем пахать под овес. Обошел староста с земским деревню, повестил всем назавтра выезжать пахать, кому за реку, кому от большой дороги. Поплакали мужики, а ослушаться не смеют, наутро выехали с сохами, принялись пахать. В церкви благовестят к ранней обедне, народ везде праздник справляет, -- мужики пашут.

Проснулся Михаил Семеныч, приказчик, не рано, пошел по хозяйству; убрались, нарядились домашние -- жена, дочь вдовая (к празднику приехала); запряг им работник тележку, съездили к обедне, вернулись; поставила работница самовар, пришел и Михаил Семеныч, стали чай пить. Напился Михаил Семеныч чаю, закурил трубку, позвал старосту.

.

The men celebrated the first day, Sunday. In the evening, the elders would come from the village and the landlord's homestead and say: "Mikhail Semyonych, the steward, sent us to get the peasants ready for tomorrow, all are to plough for the oats." The elder went round the villages and directed all to go out to plough tomorrow, some beyond the river, some alongside the highway. The peasants cried, but to disobey they did not dare, in the morning they went out with the ploughs, and started to plough. In the church they would ring the bells for early mass, the people would come from everywhere to celebrate the festival - the men are ploughing.

Mikhail Semyonych, the steward, awoke not early, went around the homestead; the family cleaned themselves up, dressed up - the wife, the widowed daughter (who had come for the celebration); a worker harnessed them the carriage, they drove to mass, they returned; a maid-servant put on the samovar, Mikhail Semyonych also came, they began to drink tea. Mikhail Semyonych drank his fill of tea, lit his pipe, called the elder.

-- Поставил, Михаил Семеныч.

-- Что, все выехали?

-- Все выехали, я их сам расставлял.

-- Расставить-то расставил, да пашут ли? Поезжай посмотри, да скажи, что я после обеда приеду, чтоб десятину на две сохи выпахали, да чтоб пахали хорошо! Если огрех найду, я на праздник не посмотрю!

-- Слушаю-с.

"I set them, Mikhail Semyonych."

"Well, did they all go out?"

"They all went out, I distributed them myself."

"So maybe you distributed them, but are they ploughing? Go and see, but say that I will come after lunch, that 2.7 acres per two ploughs should be ploughed up, yes that it should be ploughed good! If I find mistakes, I won't care that it's a religious festival!"

"I hear you."

-- Да вот что, послушай ты еще, что они, разбойники, говорят про меня. Кто ругает и что говорит -- все мне расскажи. Я их, разбойников, знаю, не любо им работать, только бы на боку лежать, лодырничать. Жрать да праздновать --  это они любят, а того не думают, что пахоту пропустишь, опоздаешь. Так вот ты и отслушай от них речи, кто что скажет, все мне передай. Мне это знать надо. Ступай да смотри все расскажи, ничего не утаивай.

Повернулся староста, вышел, сел верхом и поехал к мужикам в поле.

"Yes, here's the thing, you listen some more to what they, the workers, are saying about me. Who curses and what is said - tell me everything. I know them, the villains, they don't like to work, would like only to laze around, to be idle. To gorge, and to celebrate - that's what they love, but they don't think that that way you miss out the ploughing, it gets late. So you then listen to their talk, who says what, and report everything to me. I need to know this. Go then and see that you tell everything, don't hide anything."

The elder turned, went out, mounted and rode to the peasants in the field.

-- Друг ты мой, Мишенька, -- говорит, -- для великого дня, праздника господня, не греши ты ради Христа, отпусти мужиков.

Не принял Михаил Семеныч жениных речей, только засмеялся на нее.

-- Али давно, -- говорит, -- по тебе плетка не гуляла, что ты больно смела стала, -- не в свое дело вяжешься?

"My friend, Mishenka, she says, for Easter, the feast of the Lord, don't sin for Christ's sake, let the peasants go."

Mikhail Semyonych disregarded his wife's words, he just started laughing at her.

"Is it so long ago," he said, "that the lash walked on you, that you have become so brave? Aren't you getting involved in somebody else's business?"

-- Мишенька, друг ты мой, я сон про тебя видела нехороший, послушай ты меня, отпусти мужиков!

-- То-то, -- говорит, -- я и говорю: видно, жиру много наела, думаешь, и плеть не проймет. Смотри!

Рассердился Семеныч, ткнул жену трубкой с огнем в зубы, прогнал от себя, велел обед подавать.

"Mishenka, my friend, I had a bad dream about you, listen to me, do let the peasants go!"

"What did I tell you," he says, "and I say to you, evidently you have eaten a lot of fat, you think the lash will not get you also. Watch out!"

Semyonych grew angry, shoved his wife in the teeth with the burning pipe, drove her away from him, ordered lunch.

Сидит Михаил Семеныч с веселым духом, отрыгивается, на струнах перебирает и с кухаркой смеется. Вошел староста, поклонился и стал докладывать, что на поле видел.

Mikhail Semyonych was sitting in merry spirits, belching, strumming on the strings and laughing with the cook. The elder came in, bowed and began to report what he had seen in the field.

-- Ну что, пашут? Допашут урок?

-- Уж больше половины вспахали.

-- Огрехов нет?

-- Не видал, хорошо пашут, боятся.

-- А что, разборка земли хороша?

-- Разборка земли мягкая, как мак рассыпается.

"Well then, are they ploughing? Are they completing the ploughing task?"

"Already more than half is ploughed up."

"No mistakes?"

"I didn't see any, they are ploughing well, they are afraid."

"And is the soil consistency good?"

"Soil consistency is soft, it scatters like poppy-seed."

-- Ну, а что про меня говорят, -- ругают?

Замялся было староста, да велел Михаил Семеныч всю правду говорить.

-- Все говори, ты не свои слова, а ихние говорить будешь. Правду скажешь, я тебя награжу, а покроешь их, не взыщи, выпорю. Эй, Катюша, подай ему водки стакан для смелости.

Пошла кухарка, поднесла старосте. Поздравил староста, выпил, обтерся и стал говорить. «Все одно, -- думает, -- не моя вина, что не хвалят его; скажу правду, коли он велит». И осмелился староста и стал говорить:

"Well, and how are they talking about me? Cursing?"

The elder nearly hesitated, but Mikhail Semyonych ordered him to tell the whole truth.

"Everything you say is not your words, but theirs you will say. You speak the truth, and I will reward you, but protect them, and no reward, the lash. Hey, Katiusha, give him a glass of vodka for courage."

The cook came, treated the elder. The elder made a toast, drank, wiped himself, and began to talk. "All the same," he thought, "it's not my fault that they don't praise him; I'll tell him the truth if he so orders." And the elder plucked up courage and began to talk.

-- Да что говорят? Сказывай.

-- Одно говорят: он богу не верует.

Засмеялся приказчик.

-- Это, -- говорит, -- кто сказал?

-- Да все говорят. Говорят, он, мол, нечистому покорился.

"Yes but what do they grumble? Tell."

"They all say the same thing: he doesn't believe in God."

The steward began to laugh.

"Who said that?"  he says

"Well all say it. They say, he is said to have submitted himself to the devil."

-- Это, -- говорит, -- хорошо. Да ты порознь расскажи, что кто говорит. Васька что говорит?

Не хотелось старосте сказывать на своих, да с Василием у них давно вражда шла.

-- Василий, -- говорит, -- пуще всех ругает.

-- Да что говорит-то? Ты сказывай.

-- Да и сказать страшно. Не миновать, -- говорит, -- ему беспокаянной смерти.

-- Ай, молодец, -- говорит. -- Что ж он зевает-то, не убивает? Видно, руки не доходят? Ладно, -- говорит,-- Васька, посчитаемся мы с тобой. Ну, а Тишка-собака, тоже, я чай?

"That," he said, "is good. But now tell me separately, who says what. Vaska says what?"

He had not wanted to slander people of his own kind, but with Vasilii he had long-running enmity.

"Vasilii," he said, "curses more than all of them."

"So what then does he say? You must tell."

"But to say it is terrible. He won't avoid an unrepentent death."

"Oh, good lad." he says, "How is it that he misses opportunities so, and doesn't commit murder? Evidently he does not get round to it? Okay," he says, "Vaska, we will get even with you. Now, the dog Tishka, he's the same I guess?"

-- Да что говорят-то?

-- Да повторять-то гнусно.

-- Да что гнусно-то? Ты не робей сказывать.

-- Да говорят, чтоб у него пузо лопнуло и утроба сытекла.

Обрадовался Михаил Семеныч, захохотал даже.

-- Посмотрим, у кого прежде вытекет. Это кто же? Тишка?

-- Да никто доброго не сказал, все ругают, все грозятся.

-- Ну, а Петрушка Михеев что? что он говорит? Тоже, говняк, ругается, я чай?

-- Нет, Михайло Семеныч, Петр не ругается.

-- Что ж он?

-- Да он из всех мужиков один ничего не говорил. И мудреный он мужик! Подивился я на него, Михаил Семеныч!

"But what exactly?"

"Well, to repeat it so is foul."

"But what is foul exactly? Don't be afraid to say."

"Well, they say, may his belly burst open and the guts drip out."

Mikhail Semyonych rejoiced, even began to guffaw.

"We'll see, whose will fall out first. This was who? Tishka?"

"But no one said anything good, all are cursing, all are making threats."

"So, what about Pyotrushka Mikheev? What does he say? Also, the piece of shit curses, I guess?"

"No, Mikhail Semyonych, Pyotr does not curse."

"Well what then?"

"Well, he alone of the all the peasants says nothing. And he is a wise man! I marvel at him, Mikhail Semyonych!"

-- Да что он сделал! И все мужики дивятся.

-- Да что сделал-то?

-- Да уж чудно очень. Стал я подъезжать к нему. Он на косой десятине у Туркина верха пашет. Стал я подъезжать к нему, слышу -- поет кто-то, выводит тонко, хорошо так, а на сохе промеж обжей что-то светится.

"Well what he did! And all the peasants marvel."

"So what did he do exactly?"

"Well to be sure a very strange thing. I began to ride towards him. He ploughs on the sloping acres at the Turkin heights. I began to ride towards him, I hear - someone singing, bringing it out delicately, it's good like that, and on the plough between the ploughshares something shining."

-- Светится, ровно огонек. Подъехал ближе, смотрю - свечка восковая пятикопеечная приклеена к распорке и горит, и ветром не задувает. А он в новой рубахе ходит, пашет и поет стихи воскресные. И заворачивает и отряхает, а свечка не тухнет. Отряхнул он при мне, переложил палицу, завел соху, все свечка горит, не тухнет!

-- А сказал что?

-- Да ничего не сказал. Только увидвел меня, похристосовался и запел опять.

-- Что же, говорил ты с ним?

"Shining, like a flame. I rode nearer, I look - a five-kopeck wax candle stuck on the spreader and burns, and the wind doesn't blow it out. And he is walking in a new shirt, ploughing and singing Sunday hymns. And he turns and shakes off, and the candle doesn't go out. He shook off right by me, shifted the cudgel, set up the plough, and the candle burns through all of this, and doesn't go out!"

"But what did he say?"

"Well he didn't say anything. Only he saw me, exchanged the triple kiss for Easter, and started singing again."

"What did you say to him then?"

-- Я не говорил, а подошли тут мужики, стали ему смеяться: вон, говорят, Михеич ввек греха не отмолит, что он на святой пахал.

-- Что ж он сказал?

-- Да он только сказал: «На земле мир, в человецех благоволение!» -- опять взялся за соху, тронул лошадь и запел тонким голосом, а свечка горит и не тухнет.

"I didn't say anything, but the men came over, began to laugh at him: there, they say, Mikheich will never pray away the sin of ploughing at Easter."

"What did he say then?"

"Well, he only said: 'On earth peace, and goodwill to all men!' again took up the plough, touched the horse and started to sing in a thin voice, and the candle burns and doesn't go out."

Посидел, посидел, прогнал кухарку, старосту и пошел за занавес, лег на постель и стал вздыхать, стал стонать, ровно воз со снопами едет. Пришла к нему жена, стала его разговаривать; не дал ей ответа. Только и сказал:

-- Победил он меня! Дошло теперь и до меня!

Стала его жена уговаривать:

-- Да ты поезжай, отпусти их. Авось ничего! Какие дела делал, не боялся, а теперь чего ж так оробел?

He sat on, sat on, dismissed the cook and the elder, went behind the curtains, lay on the bed and began to sigh, began to groan, as a cart full with sheaves does. His wife came to him, began to try to make him talk; he gave her no reply. He only said:

"He has conquered me! It's my turn now!"

His wife began to talk:

"Well you ride out, let them go. Maybe it's nothing! What you've done, you've done, you were not afraid, and what is there to be afraid of now?"

Крикнула на него жена:

-- Заладил одно: «Победил, победил». Поезжай, отпусти мужиков, вот и хорошо будет. Поезжай, я велю лошадь оседлать.

Привели лошадь, и уговорила приказчица мужа ехать в поле отпустить мужиков.

The wife screamed at him:

"You harp on one thing: 'he's beaten me, he's beaten me.' Go out, let the peasants go, there and everything will be fine. Go out, I'll send for the horse to be saddled."

They brought the horse, and the steward's wife told her husband to go to the field to release the peasants.

Проехал всю деревню приказчик, подъехал к другим выездным воротам. Ворота заперты, а сам с лошади отворить не может. Покликал, покликал приказчик, чтоб ему отворили, никого не докликался. Слез сам с коня, отворил ворота и стал в воротищах опять садиться. Вложил ногу в стремя, поднялся, хотел на седло перекинуться, да испугалась лошадь свиньи, шарахнулась в частокол, а человек был грузный, не попал на седло, а перевалился пузом на частокол. Один был только в частоколе кол, завостренный сверху, да и повыше других. И попади он пузом прямо на этот кол. И пропорол себе брюхо, свалился наземь.

The steward rode through the whole village, rode up to the other exit gates. The gates were shut and he himself from on horseback could not open them. The steward called, he called so someone should open them, but no-one answered his call. He dismounted himself from the horse, opened the gates and stood on part of the gates again to mount. He put his foot in the stirrup, climbed up, wanted to swing over into the saddle, but the horse was frightened by a pig, shied towards the palisade, but the man was corpulent, he did not land in the saddle but rolled his belly onto the palisade. There was just one stake in the palisade that was sharpened at the top, but a little higher than the others and he got his belly straight onto that stake. And he pierced his belly, he fell down to the ground.

Узнал про все дела барин и от греха отпустил мужиков на оброк.

The landowner found out about all these things and for the sins he released the peasants to quit-rent.